Прошло пять лет как её мамы не стало, а она до сих пор не может забыть ту мерзкую сцену, их последнюю ссору. Она сидит в кресле, поредевшие от химиотерапии волосы собраны в жиденький пучок. Синюшность под глазами, которая стала обыденной и уже не так бросалась в глаза. Рядом с ней племянница, частая гостья, которая всё знает о болезнях и народных методах лечения. Уставшая с работы она вваливается в узкий коридор, вдыхая стойкий запах лекарств и отваров. Тут же с порога видит осуждающий мамин взгляд.
– Вот такую бы я дочку хотела, Валя,- переводя взгляд на племянницу, говорит она.
– Что опять? Что я опять не так сделала?- пытается отвечать спокойно, но уже чувствует, как волна гнева захватывает её, подкатывает к горлу.
– Галя ухаживает за мной как надо, заботится, а ты?
– Ну, я же не могу бросить работу, сама знаешь, двое детей, кормить, одевать надо, что делать прикажешь?
Входит в комнату, а в душе уже мечтает уйти. Есть люди – «жилетки», им постоянно плачутся, а она вот дочка для упреков. Здравствуйте, она пришла. Давайте начинайте говорить, какая она непутевая, эгоистка и помощи от неё никакой. Она привыкла. Может продолжить каждую фраз мысленно.
– Галя мне помогает, вот нашла медсестру, капельницы ставить мне будет, назидательным тоном продолжает мама.
– Аааа, хорошо,- старается произнести более миролюбиво.
– Конечно, хорошо,- уже громче повторяет, — если б не она, не знаю, что бы было.
Молча складывает какие-то полотенца, раскиданные по дивану. Видимость помощи стопроцентная, а в мыслях: «Когда уже можно уйти домой?»
– Как сегодня самочувствие?- проявляет она участие.
– Галя мазь сделала, натерла, нога уже меньше болит.
– Ууу,- что-то мычит в ответ, не сидеть же просто так.
Далее долгий рассказ о том, как нога болела, ныла и отдавала в поясницу, а у Гали выходной, а она здесь целый день. Она кивает головой и всё больше ощущает свою бесполезность. Все трое точно знают, чем закончится эта боль в ноге, но каждый раз делают вид, что «листок подорожника» совершит чудо, и мама поправится. С каждой химией надежды оставалось всё меньше.
Она смотрит на эту еще совсем недавно пищащею здоровьем женщину, статную, красивую, полную сил и точно знающую как нужно жить, а главное, кому и как надо жить. Мама всегда была властной, у него было два мнения: её и неправильное. Броня. Родственники всегда знали: она вытащит, поможет, обогреет, наставит на путь истинный. И только дочка всегда воевала и отстаивала своё мнение. За что часто была не в милости. А уж её неудачи и ошибки всю отставшую жизнь припоминались при каждом удобном случае, как пример нежелания прислушиваться к маминым словам. А теперь напротив сидит какая-то другая женщина, резко постаревшая, осунувшаяся, но не потерявшая свой стержень.
Совсем недавно Галя по «доброте душевной» открыла тайну, что она не родная дочь, а взятая когда-то из детдома девочка, которую воспитали, дали всё. Наверное, ожидалось, что она упадёт в ноги и со слезами будет благодарить, но… Эффект был другим. Её будто ударили мешком сзади по голове и в прострации, между землей и небом, она переживала каждый год, каждую ситуацию заново. Теперь всё выглядело иначе, находились другие объяснения. Но самое страшное, что раньше она чувствовала эту ниточку, связывающую её с мамой, а сейчас нет. И дело не в том, что мама оказалась не родной, просто голос внутри нее кричал: «Ты – чужая». Избавиться от этого было невозможно.
– Вот Галя мне как дочь. Вот такую бы я хотела дочь,- закончив свою тираду, сделала итог мама.
– Тогда и ты мне не мать, раз я тебе не нужна,- кричит она и убегает.
Прошло пять лет… Её мамы больше нет. И вот она, «чужая» стоит возле надгробия и плачет.
«Мамочка, ты тысячу раз права, я непутевая, я эгоистка и помощи от меня никакой не было, прости меня. Ты вредная, но самая родная, и я твоя, слышишь, твоя дочь! Во мне всё от тебя. Тот же стержень. Простишь ли?»
