Когда заходит речь о «конце науки» или «что-то у нас совсем нет великих открытий», возникает такая картина. Более общий взгляд указывает на совсем уж глобальные события — типа «последним великим достижением были компьютеры, больше из мешка ничего не вываливается». Тут речь не о науке, а об изменяющих привычную жизнь технических внедрениях. И на это закономерно отвечают: смартфон. А если речь именно о науке, приходится обращаться к частностям, неведомым непрофессионалам, и специалисты делятся: было недавно такое-то свершение, такое-то открытие. О нем не слышали, но, по мнению специалистов, такую-то область оно перевернуло. Нет конца науке.
Это о всей науке. С конкретными науками не так, но и о том, что какая-то конкретная наука кончается, узнать ничего невозможно. Не принято в нашей цивилизации говорить, что какая-то наука скончалась или плохо себя чувствуют. Они цветут и цветут, а потом о них как-то подзабывают, а потом вдруг их обнаруживают в списке: давнопрошедшие заблуждения. Как астрология-френология. Хотя вот нейробиологи пишут, что неофренология вполне валидна, отличается от старой методами и претендует на статистическую значимость выводов, не на «буквальную»; зато, говорят, работает. Так что даже оказавшись в списке заблуждений, наука не безнадежна. Глядишь, еще отомрет.
Но есть еще один тип ситуаций. Когда… Типа, летает, но низенько-низенько. Не то чтобы умирает, но увядает, к науке этой пропадает интерес, она считается отсталой, стремительно падает актулаьность и доля публикаций, число исследователей, получаютися научные задворки, от которых никто ничего не ждет. Хороший пример — наука морфология на протяжении второй половины ХХ в. Морфологи в каждой публикации жаловались, что падает инетрес к морфологии. Доказывали важность своей дисицплины, и все равно было известно, что там «скучно». Это со стороны так, ясно, что сами морфологи полагали нечто иное. Сейчас это победительница морфологии — физиология. В ХХ в. она наслаждалась вниманием, была передовой и экспериментальной. Но с расцветом молекулярных исследований полиняла, пожухла, отошла в тень, скорость исследований замедлилась, в этой области работников стало меньше, результаты реже, если не удается перевести исследование на молекулярку — всё тормозит и останавливается. Так что временные победители быстро оказываются маргиналами.
Начало ХХ века как раз было временем, когда многие науки рождались, а многие увядали. При написании истории биологии ХХ века приходится проходить некоторый участок дважды. Сначала рассказываешь об исследованиях, которые шли в XIX в. Они шли и шли, и потихоньку продолжадись и в ХХ. Научные программы дейстоввали, были последователи прежних ученых, работали те же журналы, и потому что делалось в 1880х и 1890х, делалось и в 10-х. А потом приходится тот же период рассказывать опять — потому что возникшее в 1900м году бурно разивалось, перетягивая интерес, и это совсем другая история.
То есть определенный круг наук (временно?) увядает и тормозится в развитии, а новые науки возникают и колосятся. И в этой связи интересно, что дальше происходит. Дальше там сюжет отставания. Если смотреть на современные науки и пытаться прикинуть, находятся ли они на острие современности или как-то остают, получится такая картина. Науки, возникшие в самом начале ХХ в., молодые, очень недавно появившиеся науки — они сейчас самые передовые, вытеснившие других, старых, с этими недавними науками (вроде триждырожденной генетики — хромосомно, популятивно и молекулярно) связываются самые смелые надежды и открытия. А науки старые, которые возникли очень давно, — отстают. Трудно оценить, в каком они «году» остановились. Но если примерно, по времени последних крупных, меняющих лицо науки событий — кто когда, кто в 80-х годах ХХ в., кто в 90-х. Они продолжают жить, но чего-то крупного в них не происходит и никем не ожидается. Рутинная работа. Иные даже, кажется, в 70-х остановились.
Есть еще группа дисциплин, по устройству старых, а технически молодых. Это касается объектов вполне классических, которые тем не менее по разным причинам трудно изучать старыми методами, а новые как раз подходят. Тогда стадия бурного роста связана с техническим прогрессом, например, с прогрессом микроскопии, и появляется новый вал открытий. По сути, эти открытия технологические, в самой этой науке ничего особенного не происходит, она просто наполняется фактами, добытыми техникой. Но тем не менее эти результаты ведь к данной науке относятся, за ней записаны, так что у нее отмечается рост и она находится на современном уровне. Такое соотношение между «микробиологией» — вирусологией, бактериологией — и макрозоологией, то есть териологией, ихтиологией, герпетологией и пр. Науки вроде одного ряда, выделены группы живых существ, они их изучают, но старые группы с макрообъектами, как кажется, не сильно революционно развиваются, а новые науки микрообъектов вроде вирусологии — очень быстро.
То есть возникшие в ХХ в. генетика и иже с ней, а также вирусология и пр., новые предметные науки, развиваются быстро и на самом современном уровне находятся. Старые предметные науки (териология, энтомология и пр.) — сильно отстают. Прежние аспектные дисциплины — экология, биогеография, физиология и пр. — отстают, а новые — типа биоинформатики — развиваются крайне быстро.
Получается общая картина такая. О смерти наук говорить не удается, нет таких. Но есть науки, быстро снижающие скорость развития, и есть — в стадии взрывного роста. Когда в науке очень быстро увеличивается число исследователей, быстро растет вал публикаций, старыми считаются работы двухгодичной давности, используются технологии очень современного уровня — это одно дело. А когда в публикациях спокойно ссылаются как на передний край на работы 70-х и 80-х годов, число работ не так велико, свежими считаются работы еще 1994 года, работников немного — это другое дело.
К сожалению, это рассматривается обычно только количественно. Мол, некоторые доблестные отряды ученых отстают, надо кинуть лозунг, повысить актуальность, увеличить численность и цитируемость… Что-то такое. Редко описывается в структурном плане. Это же изменение лица «большой» биологии. Можно вспомнить, что в ней есть даже реликты — до сих пор в любом справочнике напишут, что есть науки зоология и ботаника. Но если разобрать зоологию на части (териология, орнитология, герпетология… и далее везде), то там практически ничего не останется, хотя в справочниках эта наука считается существующей, а не просто общим названием группы наук. Тогда ее называют «общей зоологией», например, и авторы мучаются, пытаясь придумать, что там рассказывать — забивают этот кусок курса начатками морфологии, систематики и эволюции.
А короче сказать, что такая наука прежде была, но давно закончилась, умерла — из-за специализации знания прежние «зоология» и «ботаника» исчезли. И постепенно меняется лицо «большой» науки, недавно возникшие области наливаются десятками новых направлений специализации.
Сейчас заканчивается молекулярная биология — как когда-то исчезла экспериментальная биология, как исчезли зоология и ботаника. А на этом месте — десятки иных наук, новых специализаций. Но вот то, что они развиваются с принципиально разной скоростью — это важно. Есть — но это совсем, совсем в далеких краях — даже и такие науки, где столетней давности публикация — самая свежая по избранному предмету. То есть наука может лихорадочно расти (когда устарели данные двухлетней давности) и стагнировать, развиваться очень медленно — когда свежие данные вековой давности. Все это существует одновременно, и можно погрузиться в науку, живущую в медленном времени, и можно заглянуть в ту, которая на глазах, прямо в поутру приходящей статье bioRxiv, — меняется.
В такой ситуации, когда все это маскируется разговорами о всеобщем росте, непрерывном развитии и ускорении окупаемости — понять что-либо трудно. Со стороны кажется, что все неуклонно прогрессируют, на деле это просто мода — в науке царит мода на прогресс и типичная риторика — прогрессистская, так что все новости — от физики до филологии — описываются одним языком. А интересно было б снять это риторическое покрывало (которое ткут как журналисты, так и сами ученые, и эту идеологию им не очень и навязывают, они и сами так думают) и посмотреть, как выглядят эти направления науки. Кто-то (не будем называть имен и показывать пальцем, зачем обижать) медленно движется, едва на несколько статей за век, так что идут десятилетия, а практически ничего не меняется, а в другой области всхлипнуть некогда, как все меняется.
Может быть, если так посмотреть, окажется, что у нас просто рядом машина времени, и когда одна область знания недалеко еще ушла от XVIII в., другая уже… ну, в общем, ей все по пояс будут. Время как мера изменчивости: медленно (быстро) меняющиеся живут в другом времени, и они действительно отрываются от якобы современников. Как может последняя публикация, живущая неделю в своей свежести, относиться к той, что тоже самая свежая — сделана в, скажем, 1907 г. Какой это фронт знания? Они вообще на разных языках говорят.
Совсем коротко: (по области биологического знания) сейчас в самом быстром расцвете науки, возникшие в начале или середине ХХ в. (так мне кажется). А науки, возникшие в XVIII-XIX вв., — в медленной стагнации (это если не читывать те, которым нужны современные технологии только чтобы работать с объектами). Лицо науки меняет выражение, области знания, прежде значительные, уходят в тень, их вопросы забываются, они вроде и есть, но они уже в прошлом, хоть и живы; и появляется под старым названием «биологии» довольно новое образование.
Поделитесь этой информацией со своими знакомыми!
[adsp-pro-1]
